М.Хазин, Е.Ижицкая. Рассуждения о последствиях кризиса

1. М.Хазин, Е.Ижицкая. Рассуждения о последствиях кризиса.
Введение. О неизбежности кризиса.
1.1. Краткий анализ прогнозов кризиса.
Проблема описания структуры мировой экономики на долгосрочную
перспективу представляется крайне сложной, причем носит она двоякий
характер. Футурологические прогнозы Ж.Верна или Г.Уэллса могли
существенно отличаться от реальности в части тех достижений науки и техники,
которых они не знали, и придумать не могли. Но общий процесс
технологического развития, научно-технического прогресса они предсказали
качественно и грамотно. Аналогичная сложность есть и сегодня – даже 25 лет
тому назад предсказать «бум» сотовой телефонии было достаточно сложно,
значит, сегодня мы точно не поймем что-то, что будет играть аналогичную роль
через 25 лет. Эта проблема, в общем, более или менее понятна, но на сегодня, по
нашему мнению, к ней добавилась новая, принципиально, можно даже сказать
радикально изменившая ситуацию с долгосрочным прогнозом.
Связана она с тем кризисом мировой экономики, наличие которого,
правда, совсем недавно, стало общепринятым фактом. Продолжительность этого
кризиса, его развитие и связанные с ним процессы делают крайне вероятным те
гипотезы о его причинах и механизмах, которые описаны в работах
О.Григорьева, А.Кобякова и М.Хазина. Но из этих работ однозначно следует, что
острота начавшегося кризиса и, главное, сложности выхода из него связаны с
тем, что тот механизм, который обеспечивал научно-технический прогресс на
протяжение нескольких веков, и который мы опишем ниже, остановился и
больше работать не может. При этом альтернативных механизмов, в общем, на
сегодня не видно. Как следствие, проблема описания экономики будущего, после
практически неизбежного разрушения нынешней финансово-экономической
парадигмы, становится не финансовой или экономической, а, скорее,
философско-исторической.
О кризисе современной цивилизации написано достаточно много трудов,
непосредственно кризис современной научно-технической парадигмы будет
кратко описан ниже, но при попытке сделать шаг за горизонт острого кризиса,
момент которого уже остаточно близок, мы неминуемо наталкиваемся на то, что
практически невозможно сказать, какие из действующих на сегодня
экономических механизмов будут доминировать. Тем более, невозможно
сказать, какие механизмы будут выводить мировую экономику из кризиса, мы
даже не понимаем, на какой базе они будут построены (как предыдущий был
построен на ссудном проценте). Все это достаточно жестко ограничивает
исследователя и практически исключает разработку и применение более или
менее точных моделей.
1.2. Современное состояние мировой экономики.

2. Зато аналогии могут быть использованы достаточно широко. Дело в том,
что одним из основных механизмов, имманентно свойственных финансово-
экономической модели научно-технического прогресса, начавшегося с конца
XVI века, является процесс расширения рынков сбыта. Современный кризис, как
мы увидим, тоже является кризисом ограничения рынков – для которых уже
мало нашей планеты. Но в процессе их консолидации достаточно много крупных
независимых центров технологического развития развалилось – и этот процесс, в
том или ином ракурсе, должен иметь аналогии в ближайшем будущем. В
частности, страшная битва СССР и США была связана как раз с тем, что каждой
из сторон жизненно важно было расширить контролируемые ими рынки.
Иными словами, механизмы, которые будут действовать завтра во всем
мире, во многом действовали в России в 90-е годы. Разумеется, эту аналогию
нужно оценивать критически, поскольку в случае России был внешний центр
силы, который развивался и захватывал ее рынки одни за другим, а в новой
ситуации такого внешнего фактора не будет. Но попытаться использовать эту
аналогию можно.
Повторим еще раз: в соответствии с нашим анализом, главным
посткризисным механизмом, определяющим процессы распада нынешней
финансово-экономической системы, будут проблемы, связанные с недостатком
рынков для окупаемости научно-технического прогресса. Как следствие,
структура экономики будет существенно упрощаться. При этом в отличие от
ситуации 90-х годов, когда бывшие страны СЭВ и отдельные республики СССР
просто встраивались в новую систему разделения труда (отметим, что во всех из
них произошло существенное упрощение структуры экономики), в новых
условиях никакого «внешнего» центра не будет, что создаст новые
дополнительные проблемы, прежде всего, управленческие.
Если говорить о чисто финансовых механизмах, то они, судя по всему,
пойдут по направлению от нарастающей инфляции (с возможным выходом на
гиперинфляционный сценарий) к дефляционному шоку (то есть быстрому
падению совокупного спроса). Отметим, что аналогичные кризисы, хотя и
меньшие по масштабу, происходили в ХХ веке по крайней мере трижды: США
1929-39 гг., Япония и Россия начала 90-х. Примеры эти также ограничены, о чем
будет сказано ниже, но некоторые аналогии провести будет можно.
Теоретически, рано или поздно этот процесс распада должен будет
смениться волной роста, однако когда это произойдет и на чем она будет
основана – задачи, решение которых выходит за пределы настоящей работы.
2. Революция XVI века и современная парадигма развития.
2.1Средневековая Европа
Ключевым моментом появления современной парадигмы научно-
технического прогресса является XVI век. До этого периода вся экономическая
модель Средневековья, почти 1500 лет, была построена на практически

3. натуральном хозяйстве, с незначительной долей торговли. Доходность этой
деятельности была не слишком велика, но и не так уж и мала, поскольку давала
возможность (интегральную) выплачивать церковную десятину (то есть 10% от
натурального урожая) и аналогичный по масштабу налог феодалу. Торговля,
хотя и обеспечивала значительно более высокие доходы, тем не менее, была
существенно ограничена в своих объемах, так как обеспечивала, в основном,
феодалов, то есть занималась перераспределением примерно 10-15% годового
ВВП.
Принципиальным элементом экономики этого (раннехристианского)
периода было ограничение ссудного процента. Запрет на него не был
абсолютным, однако публичные ростовщики (напомним, что банки как
институты, отделенные от своих собственников, появились значительно позже, в
этот период финансовые операции были персонифицированы) были жестко
ограничены в рамках своего общественного статуса и не могли претендовать на
многие позиции в рамках социума.
Более или менее развитая система ссудного процента была только в
торговых республиках юга Европы (Венеция, Генуя) и Ганзейского союза на ее
севере, но нужно учесть, что там ссудный процент играл весьма специфическую
роль. Поскольку любое передвижение в те времена было связано с
колоссальными рисками, то этот процент играл, скорее, роль страховых
платежей, обеспечивающих компенсации в случае гибели части торговых
агентов. Производство во всех этих странах и союзах было цеховое, либо
натуральное, такое же, как во всей остальной Европе. На последнем, впрочем,
стоит остановиться подробнее, поскольку это место демонстрирует основной
вектор последующего развития.
2.2 Мировое разделение труда и укрупнение рынков сбыта.
Проиллюстрируем ситуацию на примере. В ранние Средние века
независимым государством могло стать владение практически любого феодала.
Сам он сидел в своем замке на холме, вокруг которой было три деревни.
Добавочного продукта этих трех деревень хватало на то, чтобы наш феодал мог
кормить небольшую дружину, с которой совершал набеги на соседнего, отбирая
у того пару серебряных подсвечников, которые его отец отобрал у отца нашего
лет за двадцать до того. И на то, чтобы монахи соседнего монастыря прилежно
молились за жизнь и здоровье обитателей этого мини-государства.
Если вдруг случался неурожай, то феодал шел в монастырь и закладывал
там свои подсвечники, чтобы накормить своих подданных. Или брал из подвала
некоторое количество золотых монет и покупал на них еду. Если их не хватало
или он не мог отдать долг (а монастыри часто вели себя как ростовщики, хотя и
не любили об этом говорить публично), то его деревеньки переходили или к
этому монастырю или завоевывались соседними феодалами, которые все равно
через несколько лет отдавали их своим сыновьям, и жизнь продолжалась.

4. Представим теперь, что в каждой деревне этого феодала было по одному
мастеру, который делал по 4 телеги в год – одну телегу за три месяца. И этого
количества как раз хватало для удовлетворения потребностей всех жителей
«государства», принадлежащего нашему феодалу. Так продолжалось из года в
год, из десятилетия в десятилетие, пока в какой-то момент, три наших тележных
мастера не встретились случайно в церкви и не решили разделить обязанности –
один будет делать колеса, другой – кузов, а третий – передок (в который лошадь
впрягают). И после такого разделения они все вместе стали за три месяца делать
не три, а целых четыре телеги!
И что с этой четвертой телегой делать? Населению нашего «государства»
из трех деревень она, по большому счету, не нужна. Можно, конечно, ее кому-
нибудь подарить, но как компенсировать затраченные материалы? Можно
попытаться оставить «про запас», но куда складывать эти телеги, когда их станет
достаточно много? Можно, наконец, ее просто не делать, а в свободное время
отдыхать или молиться. Но это противоречит основному принципу, что люди
должны работать, потому что ничего так не расхолаживает остальных, как
безделье соседа.
Есть и еще одна проблема. Кто-то из феодалов мог все-таки свою
«лишнюю» телегу куда-то за пределы своего «государства» продать (например,
какому-нибудь герцогу, который как раз собрался на войну), а на вырученные
деньги его мастера купили железо и научились делать металлические рессоры –
из-за чего их телеги стали куда более популярными.
В этой ситуации наш феодал просто вынужден готовить свою дружину к
походу – но не ради того, чтобы бессмысленно тешить удаль молодецкую, а для
того, чтобы «впарить» свою лишнюю телегу подданным своего соседа, чье
«государство» в результате этого процесса становится уже не совсем
«независимым». Поскольку собственное производство телег в нем становится
нерентабельным и соответствующую отрасль его «экономика» теряет. Иными
словами, он начинает не просто войну, а войну за рынки сбыта.
Если описать приведенную выше романтическую историю с
экономической точки зрения, то можно отметить следующее. Во-первых, тот
сговор, который осуществили наши тележные мастера, называется разделение
труда. Процесс, углубление которого обычно (хотя и не всегда) приводит к
повышению производительности труда.
Во-вторых, это повышение автоматически требует увеличения объемов
рынков сбыта. На примере тех же телег: если мастера делают телеги целиком, то
в каждой деревне нужен свой мастер, его рынок сбыта – деревня. Отметим, что
если в деревне появятся два мастера, то один из них разорится, поскольку для
того, чтобы обеспечить самоокупаемость, ему нужно сделать, скажем, три телеги
в год, а в случае, если потребность в них – всего четыре, то оба они выходят за
грань рентабельности.
Теоретически, можно поднять цены на телеги, пользуясь эксклюзивностью
товара (больше никто в деревне телеги делать просто не умеет), даже если они

5. оплачиваются бартером (то есть увеличить количество зерна, кур или поросят,
которые выплачивает покупатель), но здесь можно столкнуться с ограничением
платежеспособного спроса, поскольку рентабельность производства в Средние
века была низкой. Кроме того, существовала традиция («никто и никогда не
платил за телегу больше 5 поросят!») и твердая рука феодала и церкви. Первый
мог просто прогнать наглого производителя или выпороть его на конюшне,
второй – наложить епитимью. В общем, шансов на то, что в деревне будет два
производителя телег в таких условиях практически не было, хотя мастер всегда
держал при себе ученика, который работал «за еду» и мог быстро его заменить в
крайнем случае (тяжелая болезнь, смерть).
А вот если один человек делает только колеса, то ситуация меняется.
Каждое колесо «стоит» меньше телеги, в том числе и по стоимости. Выражаясь
современным языком, добавленная стоимость за всю телегу распределяется по
всем ее частям, не только колесам, а наш мастер принципиально отличается от
предыдущего еще и тем, что он не выходит непосредственно на рынок
конечного потребителя, он продает свой товар другому производителю. Значит,
он должен производить их больше, чем на 4 телеги. Иными словами, рынок его
сбыта должен быть выше, чем у исходного производителя телег, причем не
исключено, что не на одну деревню, как мы описали выше, а, скажем, на все
владение местного барона, сюзерена нашего феодала, у которого таких вассалов
3-4, то есть порядка 10-12 деревень.
Если двигаться дальше, то можно предположить, что появятся и
изготовители спиц для тележных колес. У таких мастеров потребителями будут
производители колес, которые, в свою очередь, будут продавать свою
продукцию производителям собственно телег, которые только и смогут
«выходить» на конечного потребителя. Только рынок у него должен уже быть не
в масштабе владений одного барона, а существенно больше, скажем, в масштабе
графства. И еще один производитель спиц в этом графстве просто не уживется –
окупить такое производство будет невозможно.
Отметим, что производственная цепочка в этом случае еще более
удлинится (с двух до трех звеньев), и ее станет достаточно сложно
воспроизводить в рамках бартерных операций. Иными словами, появится
серьезный спрос на деньги, как всеобщий эквивалент, без них цепочки начнут
разрушаться, вместе с производством.
Есть еще и, в-третьих. Потеря своих рынков ведет к быстрой утрате
независимости того феодала, на территории которого продают телеги «чужие»
мастера. Связано это с рядом причин. «Чужим» значительно легче повышать
цены на свою продукцию и, тем самым, снижать налоговую базу для феодала.
Невозможно контролировать качество и «чужие» мастера могут использовать
некачественные материалы, чтобы потребность в телегах увеличилась. Наконец,
отсутствие тележных мастеров в твоей деревне может привести и к
некачественной подготовке других необходимых изделий – потому что телеги
были, конечно, главным, но не единственным делом этих мастеров.

6. Но и чистое уклонение от процессов разделения труда (консерватизм)
может привести к неприятностям, поскольку разделение труда позволяет
увеличить производительность, а значит – прибыльность, часть из которой
может быть направлена на техническое переусовершенствование. Иными
словами, попытки продолжить консервативную политику неминуемо приведут к
техническому отставанию.
2.3 Цеховое производство, «малый ледниковый период» и «золотой
кризис» XVI века.
Перечисленные проблемы до XVI века решались достаточно просто.
Церковь и государство тщательно следили за тем, чтобы скорость технического
прогресса не была «слишком» высокой. Кроме того, избыточный продукт
активно уничтожался в войнах, а производство в городах осуществлялось по
«цеховому» принципу, в рамках которого сами цеха и их руководство тщательно
следили за соблюдением традиционных технологий и ограничивали
конкуренцию и количество производителей.
Поскольку запрет на ростовщичество носил единый характер для всего
христианского (да и исламского) мира, то отдельные попытки применить
ссудный процент для ускорения производства, в общем, достаточно успешно
останавливались. Детали этого процесса не входят в сферу интересов настоящего
доклада, но, тем не менее, необходимо отметить, научно-технический прогресс
все-таки осуществлялся. В связи с чем постоянно (хотя и медленно) росла та
часть экономики, которая обслуживалась деньгами, хотя они и исполняли, в
первую очередь, функцию накопления, а не оборота. В частности, благодаря
тому, что были золотые и, меньше, серебряные. Так продолжалось до начала XVI
века, когда в Европе произошли сразу два важнейших события.
Первым из них стало серьезное похолодание, достигшее максимума на
границе XVI и XVII веков. Мы его хорошо знаем по историческим хроникам
времен Бориса Годунова (1598-1605 гг.), но уже к середине XVI века урожаи,
особенно на севере Европы, существенно упали. Это резко увеличило нагрузку
на накопленные запасы, поскольку выжить без них в рамках натурального
хозяйств стало невозможно. Кроме того, существенно упал текущий спрос на
многие виды промышленной (то есть не сельскохозяйственной) продукции,
поскольку выросли сбережения – не было никакой гарантии, что в следующий
год вообще будет хоть какой-нибудь урожай. Как следствие, резко упал уровень
жизни и зависимость населения от устойчивости денежного обращения –
сделанные осенью запасы золотых или серебряных монет не должны были
обесцениваться к весне.
Вторым событием стал резкий приток в Европу золота и серебра из
открытой в самом конце XV века (1492 г.) Америки. В результате, впервые за
почти 1000 лет начались девальвационные процессы по золоту (за сто лет оно
упало в цене почти в два раза). Фактически, система денежного обращения
оказалась разрушенной. Как следствие, перед населением, прежде всего,

7. северной части Европы, встали два принципиальных вопроса, отказ от решения
которых был равносилен голодной смерти: во-первых, как изменить
экономическую модель, чтобы обеспечить выживание и, во-вторых, за счет
каких ресурсов выжить и совершить переход к этой новой парадигме.
2.4 Возникновение современной экономической парадигмы, 15-16 вв.
Мы не будем в этом докладе вдаваться в детали возникновения новой
экономической парадигмы, возникшей в результате описанных выше причин.
Отметим только некоторые обстоятельства. Во-первых, практически
единственным ресурсом, который мог быть использован на севере Европы для
выживания и экономической реформы, были богатства, накопленные
католическими монастырями за прошедшие с момента христианизации более 10
веков. Но для того, чтобы их взять, нужно было иметь серьезный повод. Именно
необходимость в таком проводе и создала почву для того, чтобы одна из
христианских ересей, регулярно возникающих все это время в Европе, приобрела
значительный масштаб и стала системообразующим фактором. Начался процесс
Реформации.
Во-вторых, новую экономическую модель нельзя было строить на
сельском хозяйстве – для принципиальных изменений в этой отрасли время еще
не пришло. Значит, нужно было интенсифицировать производство, увеличить в
нем скорость обращения денег, валовую прибыль и за счет нее выходить из
кризиса. Но как можно было ускорить процесс производства и сделать его более
прибыльным? В качестве механизма такого ускорения был использован ссудный
процент, кредит. А для того, чтобы снять проблемы с христианской доктриной,
был использован процесс Реформации – формально не убранный запрет на
ростовщичество в рамках протестантизма был, де факто, ликвидирован.
С этого момента один из самых глухих и бедных уголков Евразии стал
стремительно выходить на передовые позиции в мире, поскольку использование
ссудного процента резко ускорило темпы промышленного роста и научно-
технического прогресса уже в рамках не феодального, а капиталистического
производства. И сегодня практически любой учебник по макроэкономике
начинается со сравнительного анализа темпов роста двух первоначально
одинаковых предприятий, одно из которых развивается за счет прибыли, а
другое – за счет кредита.
Но, как следствие, описанные выше последствия роста углубления
разделения труда стали доминирующими на мировом экономическом
пространстве. Реально увидеть их, так сказать, в историческом масштабе стало
возможно где-то к концу XIX века, когда прошло примерно 50 относительно
мирных лет. Именно в этот период стало понятно, что масштаб по настоящему
независимых государств все время растет. Из приведенных выше объяснений это
становится достаточно понятно – независимое (или, более точно, технологически
независимое) государство должно обеспечивать себе полный спектр передового
(или почти передового) производства. Но для этого ему необходимо, чтобы это

8. производство было окупаемым, то есть, чтобы у соответствующего
производителя были адекватные рынки сбыта. Разумеется, нужно учитывать и
спрос со стороны государства, на военную технику, в первую очередь, но при
этом следует понимать, что этот спрос все равно рождается из сбора налогов,
который также зависит от численности населения и его богатства.
Каждый конкретный вид продукции требует своего объема рынка сбыта,
обеспечивающий ему окупаемость. Если их суммировать по всем жизненно
важным технологическим продуктам, то можно попытаться оценить
минимальный необходимый суммарный объем рынка, обеспечивающий
самодостаточность, а там, зная средний жизненный уровень населения страны,
можно оценить и минимально необходимую его численность.
Если обратиться к реальной истории, то к концу ХIХ века в Европе
осталось только 5-6 реально независимых, имеющих самодостаточную
экономику, государств. Российская империя, Германская, Австро-Венгрия,
Франция, Великобритания и, возможно, Испания. Которая, впрочем,
стремительно теряла свои рынки. Это выглядело разительным контрастом с
ситуацией двухсотлетней давности, когда в той же Европе было на порядок
больше реально независимых государств.
Повторим еще раз, что все остальные страны Европы к концу XIX века не
были независимыми в том смысле, что для обеспечения своим гражданам
нормального и адекватного мировым лидерам потребления они неизбежно
должны были присоединиться в качестве сателлитов или «младших» партнеров к
объединениям, возглавляемым одной из перечисленных стран. Исходя из
параметров этих стран, можно предположить, что минимально необходимая для
независимости численность населения (емкость рынка) на тот момент должна
была быть не менее 50 миллионов человек при среднем уровне потребления.
Если она была меньше (как, например, у русского крестьянства), то,
соответственно, должна была увеличиться численность населения.
К середине ХХ века объем рынков, который было необходимо
контролировать стране для обеспечения самодостаточной и развивающейся
экономики, достиг, по всей видимости, величины порядка 500 миллионов
человек. В этот момент по настоящему независимыми и лидерами крупных
межстрановых объединений, могли быть не более 2 государства. Их и было два:
СССР и США. Отметим, что Китай и Индия на тот момент можно было не
принимать во внимание – они не были потребительскими рынками в
современном понимании этого слова, их экономики во многом носила
натуральный характер.
Дальнейшее развитие событий, которое, естественно, свелось к борьбе
двух сверхдержав за рынки сбыта, подробно будет описано в п.4.
3. Проблемы современной финансовой системы

9. Современная финансовая система была сформирована в 1944 году в
рамках Бреттон-Вудских соглашений и сводилась, в общем, к принятию одного
базового принципа и созданию нескольких международных институтов.
Принцип состоял в том, что единственной валютой, привязанной к золоту,
становился доллар США, все остальные валюты имели плавающие курсы и
котировались к золоту через доллар. Если быть точнее, то в самих соглашениях
такой же статус получил и британский фунт, однако в силу тяжелого состояния
финансов Британской империи после II Мировой войны, ее руководство быстро
от такого статуса отказалось.
Два созданных института – это Мировой банк и Международный
валютный фонд, а также ГАТТ – преемник нынешнего ВТО. Отметим, что
вопреки названию, Мировой банк (World Bank) - это, скорее, международное
агентство по развитию, а МВФ – как раз банк, который обслуживает
правительства стран – его участников. Именно эти институты регулировали
вывоз капитала в развивающиеся страны, именно они жестко следили за тем,
чтобы эти страны не позволяли себе независимую эмиссионную политику.
Именно в рамках МВФ родилась идея «currency board», которая запрещала
странам, участникам программ МВФ эмитировать национальной валюты
больше, чем имелось у них обеспечения в виде долларов. Также этим странам
было запрещено проводить самостоятельную денежно-кредитную политику и
результатом политики МВФ, например, для России стал катастрофический
кризис ликвидности (именуемый иногда «кризис неплатежей») и дефолт 1998
года.
Доминирование США в период разработки и принятия Бреттон-Вудских
соглашений выразилось как в том, что доллар приобрел статус «золотой»
валюты, так и в том, что именно США доминировали в МВФ и МБ. Это
позволило им обеспечить для себя такой масштаб вывоза капитала, при котором
периодические кризисы перепроизводства, циклические кризисы, не то, чтобы
прекратились, но на достаточно длительный период стали значительно более
«мягкими». Денежная эмиссия, монополию на которую США активно
закрепляли за собой путем расширения сферы применения доллара и Бреттон-
Вудских соглашений, использовалась по нескольким основным направлениям.
Первое – чисто коммерческое, для повышения конкурентоспособности
американских компаний на мировых рынках. Именно это обстоятельство
позволило американским по происхождению компаниям получить
доминирующие позиции на большинстве мировых рынках, именно они стали
базовыми для большинства транснациональных компаний (ТНК).
Второе – эмиссионные механизмы использовались банковским
сообществом для усиления своих позиций в рамках капиталистических элит.
Даже очень сильные промышленные элиты Германии были вынуждены уступить
доминирование в своей стране элитам финансовым – поскольку дешевые
инвестиционные деньги (которые владельцам центробанков не стоили вообще
ничего) позволили создать избыточные производственные мощности, и в этих

10. условиях рентабельность производства начала практически полностью зависеть
от доступа к дешевому кредиту.
Третье направление использования эмиссии было связано с
необходимостью существенно поднять жизненный уровень всего населения
базовых стран капитализма в условиях жесткого противодействия мировой
системе социализма. Для этого было два принципиальных пути. Один –
уменьшить уровень эксплуатации, более равномерно перераспределять
созданную прибавочную стоимость. По этому пути пошли, в первую очередь,
страны Европы, которые в рамках Бреттон-Вудских соглашений были сильно
ограничены в части вывоза капитала и эмиссии собственных валют. Особенно
преуспели на этом пути страны Северной Европы – Швеция, Норвегия, ФРГ, для
которых были характерны высокие налоги и активная социальная политика.
Другой – повышение уровня потребления за счет увеличения кредитного
бремени на домохозяйства и увеличения эксплуатации граждан других стран. По
этому пути пошли страны с англо-саксонской системой: Великобритания, США,
Канада, Австралия, Новая Зеландия и некоторые другие. Рост кредитования
обеспечивался, в частности, за счет эмиссии, а усиление эксплуатации
обеспечивалось не только чисто колониальными механизмами, но и за счет
трансфертного ценообразования в рамках ТНК.
Принятие Бреттон-Вудских соглашений принципиально изменило
внутренние отношения империализма, в частности, ограничив
внутрикапиталистическую конкуренцию. Однако его база – вывоз капитала, как
механизм компенсации основного противоречия капитализма, ускоренного роста
капитала, осталась прежней. По этой причине рассматривать период 1944-1971
год как новый этап развития капитализма будет, скорее всего, неправильно –
скорее, можно говорить о реформированном, «институционализированном»
империализме.
Первое время перечисленные инструменты обеспечивали более или менее
нормальное развитие мировой финансовой системы, чему во многом помогло
разрушение экономики по итогам II Мировой войны. Однако базовое
противоречие капитализма никуда деться не могло и, по мере послевоенного
восстановления, поддерживать стабильность финансовой системы, в частности,
золотое обеспечение американского доллара становилось все труднее. Ярким
свидетельством этого стало то, что в 1968 году США впервые девальвировали
золотое содержание доллара, а в 1971 году (17 августа, ровно в день объявления
российского дефолта 27 лет спустя) вообще объявили дефолт, отменив «золотой
стандарт».
Достаточно долго, почти 10 лет, никаких реальных альтернатив Бреттон-
Вудской системе не предлагалось, в результате чего мировая капиталистическая
система пребывала в перманентном кризисе, причем в ней проявились
тенденции, до того не известные. В частности, именно в это время на фоне
рецессии, стагнации, сопровождающейся ранее, в период циклических кризисов,
дефляционными процессами, начался рост цен. Соответствующее явление
получило название «стагфляции», а с точки зрения настоящей работы оно

11. интересно тем, что показывает, что даже в условиях кризисов остановить
эмиссионную машину стало невозможно.
Детали ситуации 70-х годов будут описаны ниже, однако принципиально
важным является то, то, что главной причиной такого явления стала
необходимость любой ценой поддерживать высокий уровень жизни – то есть
даже в условиях острого экономического кризиса (максимум реальной
заработной платы в США был достигнут в предкризисном 1968 году, см. рис. 1)
остановить эмиссию было невозможно.
Рис.1. Относительная динамика ВВП, корпоративных прибылей и оплаты
труда в США в 1947-1997 гг.в номинальных ценах.
Почти десять лет непрерывного кризиса, в течение которых были
испытаны самые разные варианты действующих экономических механизмов
показали, что для устойчивого изменения к лучшему экономической ситуации
необходимо было радикально пересмотреть не отдельные ее элементы, а
базовую модель борьбы с избытком капитала. Соответствующая модель была
разработана и реализована в период руководства США администрацией
президента Р.Рейгана.
Тактические особенности модели, разработанной «командой Рейгана»,
состояли в том, что, во-первых, для остановки инфляционных процессов была
резко увеличена стоимость кредита. Монетарную политику ужесточили до
предела, учетную ставку подняли до самых высоких в истории значений (см. рис

12. 3), в пике достигших 18%. Задача была решена, хотя именно в это время в США
начался серьезный долговой кризис.
Рис.2. Учетная ставка в США и доходность 10-летних гособлигаций в
1954-2005 гг,, % годовых.
Во-вторых, началось стимулирование новых отраслей экономики
(получивших чуть позже название «новой» или информационной экономики),
целью которого было запустить новую «технологическую волну»,
обеспечивающую устойчивый рост. Для реализации этой задачи использовались
как методы финансового стимулирования, так и механизмы бюджетного
финансирования.
Третьим элементом стало резкое увеличение предложения кредита для
домохозяйств, который должен был компенсировать падение реально
располагаемых доходов населения в условиях кризиса, что хорошо видно на Рис
3, на графике выданных.

13. Рис 3. Объем кредитов, выданных банковской системой США в 1976-2007
гг.
Остановить конкретный инфляционный «вал», связанный с девальвацией
(достигшей масштаба локального дефолта) доллара и резким ростом нефтяных
цен (см. Рис.4) удалось, но какая логика лежала в основании этих действий?
Рис. 4. Нефтяные цены с 1970 г. по октябрь 2007 г.
Такая логика, естественно, была и, скорее всего, заключалась в том, чтобы
за счет мощного развития информационных технологий добиться существенного

14. роста производительности труда. Это позволило бы либо повысить обеспечение
уже созданных финансовых активов за счет роста активов материальных, либо
же обеспечить ускоренный возврат долгов и остановку роста пирамиды
финансовых активов. Отметим, что рост производительности труда, как итог
внедрения информационных технологий, был одной из главной экономических
тем, которые активно обсуждались в широкой прессе в 90-е годы прошлого века
с привлечением самого широкого круга экспертов. При этом до обвала
фондового рынка весной 2000 г. практически никто не сомневался, что искомый
рост производительности труда достигнут на практике.
Но вот до того, как рост производительности труда начал бы давать
реальные результаты (чего в действительности не произошло), был фактически,
предложен третий в истории капитализма способ борьбы с избыточным
предложением капитала. Суть его состояла в том, что избыточный капитал
должен был «сжигаться» в рамках инфляционных процедур, которые
рассматривались значительно более широко, чем раньше. Речь шла о
принципиальном изменении подхода к старым финансовым рынкам, точнее,
оценке «правильной» стоимости их активов, к возникновению новых
финансовых рынков, которые должны были «оттягивать» на себя значительные
финансовые ресурсы (прежде всего, связанные с новыми, информационными
отраслями), механизмах глобального движения финансов и изменении в системе
мирового разделения труда и мировой торговле. Фактически, речь уже шла об
управлении системой «финансовых пузырей», в рамках надувания и сдувания
которых и происходила ликвидация негативных последствий избыточного роста
капитала.
По сравнению с традиционной экономикой, этот рост выглядит еще более
впечатляющим. Отметим, что такая ситуация создала и серьезные проблемы при
сравнительной оценке современной экономической статистики со статистикой
прошлых лет: сейчас доля услуг в составе ВВП США, среди которых
значительная часть услуг информационных и финансовых, составляет более
70%, соответственно доля производства – не более 20%. А еще в 70-е годы
ситуация была принципиально иной – производство составляло более 60%.
Кроме того, появились новые финансовые инструменты, различные
деривативы (производные финансовые инструменты), масштабы которых
сравнимы, а то и превосходят рынки традиционных товаров. Цены на последние
также стали во многом определяться на финансовых рынках за счет
использования фьючерсов. Такое резкое изменение структуры экономики и
механизмов ценообразования требовало радикального пересмотра
статистических методов и создания специальных моделей для сравнения
статистических данных, однако этого сделано не было. И сегодня качество
американской экономической статистики крайне низкое, даже такие
фундаментальные показатели, как объем ВВП завышены как минимум на 20%.
Исторически наивысший уровень учетной ставки позволил создать и
достаточно долгосрочный механизм стимулирования экономического развития
США. Связан он был с именем Алана Гринспена, руководителя ФРС с 1987 по

15. 2005 год, который начал использовать для достижения этой цели процесс
постоянного удешевления кредита. Разумеется, ставка снижалась не совсем
монотонно (см. Рис.2), однако в целом хорошо видно, что каждый следующий
максимум соответствующей кривой за последние 20 лет ниже предыдущего,
такая же картина для минимумов. К сожалению, у этого метода оказались как
минимум два серьезных недостатка: принципиальная ограниченность по
времени и отсутствие отраслевой селективности. Уже сегодня в западной печати
появляются критические замечания в адрес А.Гринспена, который еще недавно
был непререкаемым «гуру» финансовых рынков, связанные с тем, что он
слишком сильно занизил ставку в 2003-2005 годах, когда она равнялась 1%, что
было ниже реального уровня инфляции и, тем самым, активно способствовал
созданию финансовых пузырей. Да и дешевые кредиты, которые должны были
стимулировать всю экономику США, шли, по большей части, в ее финансовый
сектор или в инвестиции за пределами страны (в Юго-Восточную Азию, в
первую очередь). Отметим, что претензии эти, во многом, следует отнести не
лично к А.Гринспену, а к той модели, в рамках которой он руководил мировыми
финансовыми рынками.
Описанная модель управления финансовыми рынками была «отработана»
в 80-е годы и позволила, в частности, за счет перераспределения ликвидности
между различными их сегментами, в конце этого периода, серьезно снизить
мировые нефтяные цены. Это привело к острому экономическому кризису в
рамках мировой социалистической экономике, а затем и распаду мировой
социалистической системы и СССР. Необходимо отметить, впрочем, что распад
этот был вызван в первую очередь, отказом руководства СССР от формирования
конфронтации с «западом» в 70-е годы, то есть, фактически, отказом от базовых
принципов социализма, попыткой сохранить status quo. Расширение мировой
капиталистической системы на бывшую территорию социализма шло уже
именно в рамках новой системы управления мировой экономики и позволило на
некоторое время «микшировать» проблемы ускоренного роста финансовых
активов в связи с резким расширением территории, на которой использовался
доллар.
Отметим, что поскольку в условиях избытка капитала, за последние 35 лет
общее количество производственных мощностей, созданных в мире, носило явно
избыточный характер (только в Китае, например, по ряду отраслей построены
мощности, которые могут полностью удовлетворить сегодняшний мировой
спрос), главным источником прибыли стал доступ к дешевому кредиту.
Собственно говоря, финансовый капитализм в этом смысле стал естественным
продолжением развития мировой экономики под руководством банковской
олигархии, которая активно стремилась к монополии на создание богатства. А
поскольку создавать она может только кредит, то и система, к которой она
стремилась, построена на кредите.
Основу ее составляют инвестиционные банки, которые обеспечивают
инвестиционный процесс, слияния и поглощения. Самые крупные из них и
являются реальными и формальными владельцами ФРС США и базируются на

16. Уолл-стрите, хотя их отделения есть почти во всех крупных города мира. Это
Голдман Сакс, Меррил Линч, Морган Стэнли и некоторые другие. Для того
чтобы придать внешнюю объективность их действиям, в том числе и
стратегическим, типа инвестиционного накачивания одних отраслей в ущерб
другим, существует мощная аналитическая отрасль, которая венчается
рейтинговыми агентствами, самые крупные и которых, типа Мoody’s или S&P,
аффилированными с теми же самыми банками Уолл-стрита. Для обеспечения
единообразия решений и управления капиталом существуют международные
аудиторские фирмы, типа PriceWaterhouseCoopers, а для того, чтобы объяснять
бизнесменам «правильную» (то есть соответствующую интересам мировой
финансовой элиты) политику, у них до недавнего времени были консалтинговые
подразделения. После знаменитого скандала «Enron – Arthur Andersen» стало
понятно, что конфликт интересов консультантов и аудиторов в рамках одной
компании слишком велик и аудиторские и консалтинговые фирмы разделились,
однако существующая система, разумеется, осталась. И на сегодня она
достаточно эффективно обеспечивает монополию современной элиты на
управления мировыми финансами. Другое дело, что сама по себе эта монополия
уже не может обеспечить стабильность системы, которая пребывает в состоянии
острого кризиса.
Теоретически, не исключено, что описанные инфляционные методы
изначально носили чисто тактический характер и должны были использоваться
исключительно в переходный период к новой, информационной модели
развития. Да и появление их, с точки зрения стороннего наблюдателя, носило во
многом случайный характер, явилось следствием вполне субъективного фактора
– действий администрации Рейгана. Но, как мы увидим ниже, роста
производительности труда от внедрения информационных технологий не
последовало, и временные методы вынуждены были стать постоянными. Кроме
того, никакого другого метода борьбы с избытком капитала, кроме
реализованной «командой» Рейгана так никто и не предложил, так что долю
субъективности в этой политике не следует слишком преувеличивать.
А поскольку, в отличие от предыдущих реформ, переход к «рейганомике»
принципиально изменил базовый механизм борьбы с негативными
последствиями ускоренного роста капитала, то, фактически, произошел
принципиальный переход в рамках истории всего капитализма, переход к
новому методу компенсации избыточного капитала, который мы в дальнейшем
будем называть финансовым капитализмом.
Второй особенностью финансового капитализма является быстрый рост
совокупного долга: общий его объем для домохозяйств, корпораций и
государства составил к концу 2007 года астрономическую сумму в 50
триллионов долларов (около 400% номинального ВВП и почти 500% от
реального). Впрочем, на доходах, расходах и долгах американцев следует
остановиться чуть подробнее. Долги домохозяйств в США велики - к концу
II квартала 2007 года они составляли почти 13,3 трлн. долларов, то есть в
среднем примерно по 100 тыс. долларов на семью. Сам по себе этот факт,

17. впрочем, не говорит о чем-то определенном - важна не сумма долга, а тяжесть
бремени его обслуживания.
Простейший способ оценить эту тяжесть - соотнести сумму долга с
текущими доходами американцев. На Рис.5 изображен график отношения долгов
американских домохозяйств к реально располагаемым доходам американцев
(Disposable Income), то есть тем деньгам, которые остаются у них на руках после
уплаты налогов. Красная же кривая показывает динамику нормы сбережений, то
есть величины, показывающей, какую часть своего дохода американцы
направляют на сбережения.
Рис.5. Соотношение частных долгов американцев к их реальным располагаемым
доходам и норма сбережений.
Легко видеть, что с конца 1960-х до середины 1980-х годов оба эти
показателя почти не менялись. Но переход к финансовому капитализму открыл
ящик Пандоры: американцы с упоением принялись занимать деньги и тратить
их, не оставляя про запас почти ничего. Если в первой половине
представленного периода американцы сберегали примерно 10% своего дохода, а
величина их долга держалась около уровня 70% от текущего дохода, то после
1984 года ситуация резко изменилась. Уже в начале 1990-х годов долг сравнялся
с текущим доходом, а к началу 2002 года он достиг 120% от дохода. Напротив,
норма сбережений круто ушла вниз, достигнув к октябрю 2001 году
минимальной величины 0.3%. После этого, однако, наступило некоторое

18. отрезвление, так что к концу 2002 - началу 2003 года жители США стали
сберегать 3-4% от своего дохода, но ненадолго. Последние три года норма
сбережений в США устойчиво зашла в отрицательную область.
Интересно, что сколько-нибудь драматического изменения стоимости
обслуживания долга не произошло. К концу 2002 года на выплаты по долгам
средний американец тратил около 14% от своего дохода - что не страшно.
Опасность таится совсем в другом месте. Согласно данным отставленного в
конце 2002 года советника президента США по экономике Лоренса Линдси,
чистые сбережения американцев в 2000 году составили -7% номинального ВВП -
именно минус 7%, то есть жители США потратили примерно на 700 млрд.
долларов больше, чем заработали, финансируя недостачу посредством новых
долгов. Но если американцы вернутся к нормальной модели расходов-
сбережений, а это рано или поздно произойдет наверняка, то получается
следующая картина. В прежнее время «нормальная» норма сбережений
составляла 10% от дохода. Если совокупный частный доход равен примерно
60-70% ВВП, то эти 10% составляют 6-7% ВВП.
То есть, с одной стороны, в 2000 году расходы американцев превысили
доходы на 700 млрд. долларов, с другой - при нормализации положения расходы,
напротив, будут меньше доходов на 600-700 млрд. долларов. Таким образом,
только стабилизация уровня текущих расходов требует их снижения на 1.3-1.4
трлн. долларов. «Перебить» такое уменьшение частных расходов госбюджет не в
состоянии: все доходы федерального бюджета составляют около 2.0 трлн.
долларов, так что для исправления ситуации его расходы пришлось бы чуть ли
не удвоить - что немедленно обрушило бы всякую финансовую стабильность.
Еще одной особенностью финансового капитализма является проблема
стимулирования экономики. Высокие доходности в финансовом секторе делают
нерентабельными инвестиции в реальный сектор, который, тем самым,
находится в состоянии постоянной стагнации. Кроме того, сама модель
кредитной подпитки финансовых рынков и вовлечения в этот процесс частных
инвесторов требует снижения для них стоимости кредита – в противном случае,
слишком велика становится вероятность отказа от рискованных операций,
требующих существенного увеличение долга домохозяйств. По мере
приспособления экономики США к высоким ценам на энергоносители ставки
снижались, так что в период большого бума 1990-х годов они колебались на
уровнях около 5-6%. Во время развития последнего кризиса ставки резко пошли
вниз: ФРС снижала их 13 раз, в итоге к середине 2003 года уменьшив базовую
ставку с 6.50% до 1.00%, то есть в 6.5 раз.
Но главным структурным феноменом современной американской
экономики является глубокая диспропорция между новыми, в том числе
информационными, и традиционными секторами экономики. Такие разрывы
появлялись и раньше, когда новые технологии занимали полностью пустующую
нишу чисто экстенсивными методами. Однако даже на переходе от
экстенсивного пути к интенсивному, то есть в момент резкого уменьшения
нормы прибыли, общий объем новых отраслей был настолько меньше объемов

19. экономики в целом, что завышенная норма прибыли не оказывала влияния на
общеэкономическую конъюнктуру.
Сейчас ситуация другая: капитализация "новой экономики" настолько
велика, что она не просто "оказывает влияние" на общеэкономическую
конъюнктуру — напротив, это влияние становится доминирующим.
Принципиальное отличие ситуации последних 15 лет от всех бывших
ранее случаев быстрого роста отдельных секторов состоит в чудовищно
гипертрофированном удельном весе "новой экономики" по сравнению с ее
реальным вкладом в экономический рост и благосостояние населения. Уже в
силу этого, вопреки распространенному мнению, ее развитие произвело не
просто подавляющий, а угнетающий эффект на остальные отрасли экономики,
которые безуспешно пытались конкурировать с ней за ресурсы.
И первый миф о "новой экономики" состоял в том, что относительный
объем "новой экономики" по сравнению со всей экономикой США в целом не
повлечет за собой негативных последствий, в частности, даже, снижения
скорости ее роста. Разумеется, все понимали, что традиционная экономика не
может расти с той скоростью, которая была характерна для "новой экономики"
90-х годов, но предполагалось, что доля этой, традиционной части в общем
объеме экономики будет все время падать, и рост всей экономики в целом, то
есть рост ВВП, за счет повышения производительности труда будет
подтягиваться к «новой», а не наоборот. Кое-какие успехи на этом пути были
достигнуты. Доля услуг (прежде всего, информационных и финансовых, либо
связанных с ними) в ВВП США выросла с 30% до 70%, и было даже объявлено о
построении нового, "постиндустриального" общества. Однако более или менее
убедительного доказательства дальнейшего уменьшения роли индустриального
сектора предъявлено, в общем, не было и, более того, рост ВВП в целом не
ускорился, а начал замедляться.
При этом то, что относительный объем "новой экономики" достиг
небывалого в истории размера для секторов такого высокого роста, никто, в
общем, не отрицал. Однако точно оценить масштабы "новой экономики"
достаточно сложно. Условно ее можно разделить на две части. Первая - это
собственно компании "новой экономики", не занимающиеся никакой другой
деятельностью, например, интернет-компании. Большая их часть погибла за год-
другой после марта 2000 года, но в период расцвета, в 1988-1999 гг. они играли
существенную роль в экономике, но некоторые, в большинстве своем,
монопольно захватившие крупные сектора «новой» экономики, такие, как
Microsoft, продолжают процветать.
Вторая часть - это те подразделения и дочерние компании крупных
корпораций традиционной экономики, которые специализируются на
направлениях экономики "новой". Именно эта часть чрезвычайно трудно
поддается оценке. Трансфертные цены и внутреннее перекрестное
субсидирование, перераспределение финансовых потоков и многие другие
обстоятельства делают возможным лишь приблизительную оценку того
масштаба, которого достигла "новая экономика" в рамках классических

20. компаний. К этому следует добавить, что описанные выше действия менеджеров,
направленные на повышение капитализации их компаний, приводили к
максимальному "затушевыванию" реальной информации о деятельности
подразделений, связанных с "новой экономикой". Истории с компаниями Enron
и WorldCom показали это в полной мере.
Одно можно сказать точно: доля "новой экономики" в период ее расцвета
наверняка превышала 20% ВВП. Иными словами, "новая экономика"
производила и продавала примерно одну пятую общего объема производства
товаров и услуг американской экономики. Но в самом конце 1990-х годов
прошлого века обнаружилось, что продолжать увеличивать долю продаж "новой
экономики" не получается. Более того, как станет видно в дальнейшем, даже для
сохранения того "веса" в общем объеме экономики, который был достигнут к
концу XX века, "новая экономика" все более и более нуждалась во внешней
поддержке. И стало понятно, что рост ее неминуемо останавливается. И таким
образом, стало окончательно ясно, что информационные сектора не в состоянии
стать «локомотивом» роста ВВП, что их влияние на экономику в целом
существенно ограничено.
Вторым мифом, связанным с «новой» экономикой, стали надежды на то,
что ее внедрение в традиционную экономическую деятельность приведет к
резкому увеличению производительности труда. Собственно говоря, эта
надежда, после крушения первого мифа, стала главным и, фактически,
единственным вариантом решения системных проблем капитализма.
И действительно, в соответствии с официальной статистикой в последние
несколько лет XX века темпы роста производительности труда в США
существенно увеличились. Если в период с 1987 по 1995 год они составляли в
среднем 1 4% в год, то в 1995-2000 годы они выросли до 2,5% и более в год
(Рис.6).

21. Рис.6. Темпы роста производительности труда в экономике США
Одновременно с этим в американской экономике происходил и другой
процесс - увеличение темпов роста инвестиций в информационные технологии.
Если с 1987 по 1995 год инвестиции в информационные технологии росли со
скоростью 11% в год, то в 1995-2000 годах они увеличивались до 20,2% в год, то
есть скорость роста выросла почти в два раза (Рис. 7).

22. Рис.7. Рост инвестиций в информационные технологии в экономике США
Эти цифры давали серьезные основания для вывода о том, что
информационные технологии вызывают рост производительности труда во всей
экономике. Синхронность этих процессов оказалась вдвойне интересной потому,
что до 1995 года рост производительности оставался на прежнем уровне, в то
время как рост инвестиций в информационные технологии увеличивался.
Однако только лишь на основе наблюдения синхронности двух процессов
некорректно делать вывод об их взаимосвязанности. Вполне возможно, что рост
производительности труда был обусловлен другими факторами.
По всей видимости, первой серьезной попыткой развенчать эту легенду
была статья "Добьются ли США апокалипсиса", опубликованная в 2000 г. в
журнале "Эксперт" автором настоящей работы совместно с О. Григорьевым.
Главным теоретическим посылом, сделанным в этой работе, было следующее
утверждение: "До сих пор не произошло существенного воздействия нового
информационного сектора на традиционный, в первую очередь промышленный,
в смысле существенного увеличения эффективности последнего, роста в нем
производительности труда и нормы прибыли".
Это утверждение было сделано на базе предварительных исследований
авторов в рамках разрабатываемой ими структурной модели кризисных явлений
в американской экономике того времени. Авторами предполагалось, что рост
производительности американской экономики частично является статистической

23. ошибкой, частично – есть следствие ускоренной эмиссии, однако в части
исследования производительности труда эти исследования так и не были
доведены до конца, поскольку в октябре 2001 года научным центром McKinsey
Global Institute был издан доклад "Рост производительности труда в США в
1995-2000". Доклад стал результатом годовой работы, проводившейся при
поддержке компании McKinsey и комиссии экспертов, возглавляемой
нобелевским лауреатом Робертом Солоу (Массачусетский технологический
институт) и, фактически, дал исчерпывающее заключение по вопросу о влиянии
информационных технологий на традиционные отрасли экономики.
Результаты этих исследований оказались достаточно неожиданными для
«западного» экономического истеблишмента и полностью подтвердило выводы
российских экономистов. Вопреки распространенному мнению, при более
глубоком рассмотрении, а именно при расчетах роста производительности для
каждой отрасли, выясняется, что практически всё увеличение скорости роста на
уровне экономики в целом на самом деле сконцентрировано всего в шести
отраслях: розничная торговля (retail trade), оптовая торговля (wholesale trade),
торговля ценными бумагами (securaties), полупроводники (semiconductors),
производство компьютеров (computer manufacturing), телекоммуникации (telecom
services) (или, если быть более точным, две из трех подотраслей
телекоммуникационной отрасли - мобильная телефония и сетевая телефонная
связь). В остальных 53 отраслях экономики происходили небольшие увеличения
и снижения роста производительности, в целом компенсирующие друг (Рис. 8).
Рис.8. Вклад отраслей в прирост среднегодовых темпов прироста
производительности труда в США (в процентных пунктах).
Все описанные выше эффекты не могли не привести к появлению
серьезных структурных перекосов в американской экономике. Поскольку поток
инвестиций и кредитов был вполне реален, а доходы оказались далеко не столь

24. велики, как хотелось (в ряде отраслей "новой экономики" - отсутствовали вовсе),
то встает вопрос о том, как созданный за последние 15 лет сектор "новой
экономики" будет существовать не в тепличных, а реальных экономических
условиях. Автором настоящей работы в 2000-2001 годах были проведены
соответствующие исследования.
Для целей анализа необходимо определить, какие отрасли входят в состав
"новой экономики". Мы исходили из того, что в "новую экономику" имеет смысл
включать те отрасли, относительный вес которых по потребленным ресурсам в
рамках межотраслевого баланса существенно вырос. При этом, правда, в число
отраслей "новой экономики" войдут оптовая и розничная торговля, как смежные
отрасли, во многом зависящие от собственно "новой экономики" в узком смысле.
Появившиеся уже после того, как основная работа в этом направлении была
проделана, исследования компания Маккинзи подтвердили рациональность
такого решения. Именно по этой причине в настоящей работе преимущественно
используется термин "новая экономика", в противовес более узким терминам
"информационный" или "высокотехнологический" сектора экономики.
Для проведения данного анализа использовались данные межотраслевого
баланса экономики США за 1987, 1992, 1997 и 1998 годы, а также ежегодные
статистические данные по ВВП, валовому выпуску и инвестициям в основной
капитал. Анализ межотраслевого баланса и анализ статистических данных
неплохо дополняют друг друга. Данные межотраслевого баланса более
адекватно передают интересующую нас информацию, поскольку они точно
обозначают, какие ресурсы вложены в каждый вид продукции "новой
экономики", каков его объем в ВВП и в валовом выпуске. Данные
статистических таблиц из системы национальных счетов отражают необходимую
информацию менее адекватно, так как в них приводятся данные по всей отрасли,
а не только по интересующей нас продукции, - однако из этих таблиц, в отличие
от межотраслевого баланса, можно получить данные за каждый год и таким
образом составить более полную картину динамики индикаторов доли "новой
экономики".
Анализ данных межотраслевого баланса дает весьма интересные
результаты. За 1987-1998 годы доля инвестиций в продукцию "новой экономики"
увеличилась в 1,68 раза, с 15% до 25% от общего объема государственных и
частных инвестиций в основной капитал. В это же время доля аналогичной
продукции в ВВП, рассчитанном методом конечного использования,
увеличилась незначительно, с 17% в 1987 году до 19% в 1998 году (то есть в 1,11
раза), также как и ее доля в валовом выпуске - с 16% до 18% (в 1,13 раза) (Рис.9).